Не все еще по отрицании, что жизнь может быть злом, дабы тем отнять у нас право от нее освобождаться, они говорят потом, что она есть зло, дабы укорять нас, что мы сносишь ее не можем. По мнению их, то робость, чтоб избавиться от своих напастей и мучений, и будто одни только трусы предают себя смерти О Рим, покоритель вселенной у какое собрание трусов дали тебе владычество! Пусть уже Аррия, Эпонина, Лукреция будут в том числе, они были женщины: но Брут, но Кассий, и ты, который, разделял с богами почтение земли удивленной, великий и божественный Катон, ты которого Августейший и священный образ оживлял Римлян святою ревностью и приводил в трепет тиранов, твои гордые чтители не думали, что некогда в мрачном углу школы, презренные Риторы будут доказывать, что ты был только малодушный, за то, что отказал счастливому злодеянию жертвовать добродетелью в оковах! Сила и величество нынешних писателей, как выспренни вы, и как с пером в руке вы неробки! Но скажи мне мужественной и неустрашимой герой, которой бежишь так храбро от сражения, дабы сносить долговременнее тягость жизни; когда горящий уголь упадает на сию красноречивую руку, Для чего ты так скоро ее отнимаешь? Ты не можешь вытерпеть жару от огня! Ничего, скажешь ты, не принуждает нас терпеть горящий уголь; а меня что принуждает сносить жизнь? Больше ли стоило Провидению произвести человека, как былинку? То и другое не равно ли Его творение?

Без сомнения в томе есть мужество, чтоб терпеть с постоянством муки, коих нельзя избегнуть: но один только безумной терпит добровольно те, от которых, не сделав зла, может освободиться; и часто есть величайшее зло, сносить зло без нужды. Тот, кто не может себя избавить от плачевной жизни скорою смертью, подобен страждущему, которой лучше хочет допустить заразиться рану, нежели подвергнуть ее полезному железу лекаря. Приди почтенный Парисот [4] , отрежь мне ногу, которая погубит меня. Я стану на тебя смотреть, исполняющего то, не изменяясь, и позволю считать себя робким тому храброму, которой допустил свою до согнития, не имея смелости употребить то же средство.

Я признаюсь, что есть обязанности, не позволяющие всякому человеку располагать самому собою, но за то сколько есть и таких состояний, которые к тому принуждают? Пусть судья нужной для благоденствия отечества, пусть отец семейства доставляющий пропитание детям; пусть должнике, которой разорил бы своих заимодавцев, посвящают себя должностям своим, чтобы с ними ни случилось, пускай множество других отношений гражданских и домашних принуждают честного человека несчастного сносить бедствие жизни, для избегания большого несчастия, сделаться несправедливым; но должно ли для того, в различных совсем случаях хранить, на счет толпы несчастных, жизнь, которая ни кому не полезна, кроме того, кто умирать не смеет? убей меня, говорит дикой в дряхлости своему сыну, которой несет его, сгибаясь под тягостью; там неприятели, поди сражайся вместе со своими братьями, поди спасай детей своих, и не дай отцу своему впасть живому в руки тех, которых они едал ближних. Если б голод, страдания, бедность, хуже диких, домашние неприятели, и позволяли несчастному калике съедать в своей постели хлеб семейства, которого едва для себя достаете оной; то тот, кто ни чем не привязан, тот кого Небо осудило жить на земли, и которого несчастное пребывание не может производить никакого блага, для чего тот, по крайней мере, не можете иметь права оставить жилище, где жалобы его скучны и муки бесполезны?

Рассмотри сии рассуждения, Милорд; собери все сии причины, и ты найдешь, что они приводят к самым простым естественным правам, о которых разумной человек никогда не сомневался. Действительно, для чего бы нам было позволено лечишь себя от подагры, а запрещено лечиться от жизни? Не от одной ли руки та и другая нам достаются? Если тяжело умирать, так что же скажут? Разве приятно принимать лекарства? Сколько людей предпочитают смерть леченью? доказательство, что природа отвращается того и другого. Пусть же мне докажут, для чего позволительнее избавлять себя от зла проходящего употреблением лекарств, нежели от зла неисцелимого отнятием жизни? И почему меньше виновно принимать хину в лихорадке, как опиум в каменной болезни? Ежели мы посмотрим на предмет, то одно и другое делается для избавления нас от страдания, если посмотрим на способ, тот и другой равно естественны, когда посмотрим на отвращение, то и оно равно в обоих случаях: если посмотрим на изволение Господне, то какое зло хотят преодолеть, которое бы не от него ниспосылалось? От какого бедствия хотят себя избавить, которое бы не от Его руки происходило? Какой есть предел, где кончится власть Его, и где можно законно ей сопротивляться? И так разве не позволено нам переменять состояния никакой вещи, потому что все существующее есть по Его воле? Разве ничего не должно делать в свете, опасаясь преступить Его законы? Но чтоб мы ни делали, можем ли когда их нарушить? Нет, Милорд, звание человека величественнее и благороднее. Бог не с тем оживотворил его, чтоб он оставался неподвижен в вечном бездействии; но дал ему волю, чтоб делать добро, совесть, чтоб желать его, и рассудок, дабы оное избирать. Он поставил его единым судиею своих действий; он начертал в его сердце: твори то, что полезно тебе и никому не вредно. Ежели я чувствую, что мне полезно умереть, тогда упорствуя жить, я противлюсь его повелению; ибо если вложено в меня желание смерти, то уже чрез то и предписывается мне искать ее.

Бомстон! я отдаюсь на суд твоей мудрости и прямодушия: какие правила справедливее рассудок может почерпнуть в Вере на смерть произвольную? Ежели некоторые народы установили другие правила тем противные; то они не заимствовали их ни из оснований своего закона, ни из другого какого-нибудь начала, но единственно из языческих философов. Лактанций и Августин, первые распространившие сие новое учение, о котором другие учители не сказали ни слова, утверждаются на одних рассуждениях Федоновых, кои уже мною опровергнуты; так что верующие, думая в том следовать истинному учению, следуют только Платонову. В самом деле, найдут ли в принятом ими учении закон против самоубийства, или хотя простое неодобрение? И не странно ли, что в примерах людей, предавших себя смерти, не находят ни одного слова осуждающего сии примеры? Там видим еще больше; пример Самсонов оправдан чудом, которое за него отмщает его неприятелям. Сие чудо сделалось ли бы для того, чтоб оправдать преступление? И сей человек, потерявший за то, что допустил себя обольстить женщине, свою силу, получил ли бы опять оную для произведения явного злодейства, как будто бы сам Бог хотел людей обманывать?

Не убей, говорит рассудок. Что же из сего следует? Ежели принять сие повеление в точном его смысле, то не должно убивать ни злодеев, ни неприятелей. Ежели есть из сего правила некоторые исключения, то первое точно в пользу добровольной смерти, потому что она свободна от насилия и неправды, двух единственных причин, кон могут делать убийцу преступником, чему, впрочем, и природа положила довольное препятствие.

Но, говорят они еще, сноси терпеливо скорби насылаемые тебе от Бога; делай себе достоинство из твоих бедствий. Обращать, таким образом, общие правила, сие было бы худо понимать их разум! Человек подвержен бесчисленным мукам; жизнь его цепь злоключений, и кажется, он только для того родится, чтоб страдать. Из сих мук, рассудок требует, чтоб убегали тех, коих избегнуть можно: а Вера, которая не бывает никогда противна рассудку, то подтверждает. Но как мало их число против тех, кои он принужден сносить поневоле! Из сих-то милосердый Творец позволяет людям делать себе достоинство: он приемлет в добровольном приношении дань принужденную, которую на нас налагает, и за покорение воле его в сей жизни, мы вознаградимся в будущем. Природа сама даете человеку бремя по его силаче: если он сносит терпеливо все, что принужден претерпевать, то он уже исполняет все, чего Боге от него требует, и ежели кто покажет столько гордости, что захочешь сделать больше, тот конечно дурак, которого должно запереть, или обманщик, достойный наказания. И так, избежим, не сомневаясь, всех зол, коих избегнуть можем; нам много еще страдать: освободим себя без угрызения от самой жизни, когда она нам зло, потому что сие от нас зависит сделать, и что мы тем не оскорбляем ни Бога, ни людей. Ежели потребна жертва существу Вышнему, то не уже ли ничто пред ним лишиться жизни? Принесем Богу смерть, к которой он призывает нас голосом рассудка, и излием спокойно в его недра нашу душу, которую он обратно требует.